– Удачи, ребятки, – сказал Люк, гоняя во рту зубочистку.

В ту ночь Иэну Дункану приснился страшный сон. За него цеплялась омерзительная старуха, морщинистая, с зелеными когтищами. Она нечленораздельно верещала и что-то требовала, но он не мог понять, что ей надо: ее голос, слова – все сливалось в шепелявое шипение, она шамкала беззубым ртом, булькала слюной, а та стекала по подбородку… Он попытался высвободиться из ее хватки…

– Божечки ты мой! – рявкнул над ухом Эл. – Проснись! Да проснись же, пора ехать! Нам через три часа нужно быть в Белом доме!

Николь. Вот оно что, сообразил Иэн и сел. В голове все спуталось. Это она мне снилась. Старая, усохшая – но все равно. Она.

– Понял-понял, – пробормотал он и, пошатываясь, встал с койки. – Слушай, Эл, – решился он спросить, – а если она действительно старуха? Ну, как Безумный Люк сказал? Что будем делать?

– Как что делать, – безмятежно отозвался брат. – На бутылках играть.

– Я этого не переживу, – застонал Иэн. – Я не умею приспосабливаться, никогда не умел, у меня хрупкая психика! Ой, нет, это кошмар, Люк управляет папулой, Николь – старуха, зачем мы туда поедем? Давай вернемся к прежней жизни! Каждый день будем видеть ее в телевизоре! И если повезет – один раз в жизни во плоти издалека, как ты в Шревпорте? Меня это устраивает, я доволен тем, что имею, мне нравится смотреть телевизор…

– Нет, – уперся Эл. – Раз начали, надо довести дело до конца. И помни: ты всегда можешь эмигрировать на Марс.

Космопарк уже взлетел и направлялся к Восточному побережью и Вашингтону Д.С.

Они приземлились, их встретил Слезак – круглый добродушный дяденька. Он тепло поприветствовал их, пожал руки и повел к служебному входу в Белый дом.

– У вас весьма непростая программа, – чуть ли не подпрыгивая от энтузиазма, вещал он. – Но если вы справитесь – отлично, мы очень рады, в смысле, Первая семья довольна, а в особенности рада Первая леди, ведь она так заинтересована в поддержке всех видов искусства, в особенности – оригинальных! Я прочитал ваши резюме, оказывается, вы делали первые шаги, слушая мелодии на старинных пластинках начала двадцатого века, 1920 года, правда? Вы слушали записи бутылочных оркестров, которые играли еще во времена Гражданской войны, так что вы – настоящие бутылочники, правда, играете классику, а не кантри?

– Да, сэр, – вежливо подтвердил Эл.

– А вы могли бы сыграть что-нибудь…эм… народное? Ну хоть один номер? – спросил Слезак, когда они прошли мимо охранников и вошли в Белый дом.

Перед ними тянулся бесконечный коридор: ковер на полу и через равные интервалы – искусственные свечи.

– Вот, к примеру, я бы предложил «Прощай, Сара Джейн». Вы ее играете? Если нет…

– Играем, – кратко ответил Эл. – Мы исполним ее ближе к концу выступления.

– Отлично, – воскликнул Слезак, вежливо пропуская их вперед. – Ах, а вы не будете столь любезны сказать, что за существо вы несете под мышкой? – И он подозрительно оглядел папулу. – Оно… живое?

– Это наше тотемное животное, – сказал Эл.

– В смысле – талисман на счастье?

– Именно, – подтвердил Эл. – Он помогает нам справиться с тревожностью.

И он погладил папулу по голове.

– А кроме того, оно принимает участие в выступлении. Мы играем, а оно танцует. Ну, знаете, как дрессированная обезьянка.

– Разрази меня гро-ооом… – восхищенно протянул Слезак – ответ Эла мгновенно рассеял его тревоги. – Понятно, понятно…О, Николь будет в восторге, несомненно, ей нравятся мохнатые милые зверюшки!

Они вошли в зал и увидели – ее.

Ох как ошибся, как ошибся Безумный Люк! Ибо она выглядела даже лучше, чем на экране, она предстала перед ними во всеоружии красоты, ибо они видели ее собственными глазами, потрясающе отчетливо, и ошеломленное зрение свидетельствовало: да, она явилась им, о да, она реальна! Ибо чувства – их не обманешь. И вот она сидела в светло-голубых джинсах, мокасинах и не до конца застегнутой белой рубашке, сквозь которую можно было увидеть – или вообразить себе – загорелую, гладкую кожу… О, как божественно неофициальна она сейчас! Вот так вот сидит – запросто, как обычная женщина. Стрижка короткая, волосы не скрывают очерка изящной шеи и ушей… И она, подумал Иэн, чертовски молода. Нет, ей и двадцати не дашь. И какая в ней ощущается жизненная сила – ах! Да, телевидение этого не передает, на экране не увидишь этого магнетизма, он не передаст тончайшей игры красок и совершенства силуэта…

– Ники, – сказал Слезак, – это те самые классические бутылочники.

Она покосилась на них, оторвавшись от чтения газеты. А потом – улыбнулась.

– Доброе утро, – проговорила она. – Вы уже завтракали? Не хотите ли булочек, канадского бекону и кофе?

Ее голос, странным образом, почему-то исходил не от самой Николь, а слышался откуда-то из верхней части комнаты, из-под потолка. Он поднял глаза и увидел там ряд колонок. А потом понял, что их от Николь отделяет стеклянная стена – видимо, в целях безопасности. Он почувствовал легкое разочарование, но потом осознал ее необходимость. А если с ней что-нибудь случится?..

– Мы уже ели, миссис Тибодо, – заверил Первую леди Эл. – Спасибо.

Он тоже смотрел вверх, на колонки.

«Мы ели миссис Тибодо», – вдруг пришла Иэну в голову дикая, дурацкая мысль. А разве на самом деле все не наоборот? Вот она сидит перед нами в джинсах и белой рубашке, и разве не она нас пожирает?

Тут вошел Президент, Тофик Нигел – стройный, подвижный, смуглый. Он подошел к Николь, та подняла голову и проговорила:

– Смотри, Тоффи, они привели папулу! Здорово, правда?

– Да, – сказал Президент, улыбаясь.

И встал за креслом супруги.

– А я могу на нее посмотреть? – спросила Эла Николь. – Пусть подойдет.

И она подала знак, и стекло стало подниматься.

Эл опустил папулу на пол, и та побежала к Николь. Тварюшка проскользнула в щель под барьером и прыгнула на колени к Первой леди. Та тут же подняла ее сильными, уверенными руками и присмотрелась.

– Тьфу, – наконец вынесла она вердикт. – Она не настоящая. Это кукла.

– Они вымерли, – отозвался Эл. – Это всем известно. Но эта папула – точная копия живой папулы, восстановленная согласно данным археологов.

И он сделал шаг вперед…

И стеклянная стена опустилась обратно. Эл оказался отрезан от папулы и стоял, смешно разинув рот. Похоже, он встревожился. А потом машинально потыкал в кнопки пульта у себя на поясе. Папула никак не отреагировала. Потом все-таки пошевелилась. Выскользнула из рук Николь и спрыгнула обратно на пол. Николь восторженно ахнула, глаза повеселели.

– Дорогая, хочешь такую же? – спросил ее супруг. – Мы немедленно достанем. Даже нескольких, если захочешь.

– А что она умеет? – спросила Николь, обращаясь к Элу.

Слезак радостно доложил:

– Мэм, она танцует под музыку, у нее прекрасное чувство ритма, не правда ли, мистер Дункан? Может, сыграте какую-нибудь коротенькую пьеску? Чтобы миссис Тибодо посмотрела на танец?

И он радостно потер ладошки.

Эл с Иэном переглянулись.

– К-конечно… – пробормотал Эл. – Мнэ… мы могли бы сыграть пьеску Шуберта, коротенькую, называется «Форель». Иэн, давай, начинаем.

И он вынул бутылку из чехла и неловко поднял. Иэн сделал то же самое.

– Я Эл Дункан, первая… ээээ… бутылка. А рядом со мной – мой брат Иэн. Вторая… бутылка. Мы рады представить вашему вниманию несколько классических пьес в нашей оригинальной аранжировке. Итак, пьеса Шуберта «Форель».

Он кивнул, и они начали.

Бум, бум, бам-ба-бам ббуууум бум бамбам…

Николь захихикала.

Ну вот и все. Провал, подумал Иэн. Боже, вот оно, самое страшное: в ее глазах мы – посмешище. Он перестал играть. Эл продолжил, щеки покраснели от усилий. Он не обращал внимания на то, что Николь поднесла ладошку ко рту, чтобы артисты не видели – она смеется, смеется над ними и их жалкими усилиями. Эл все играл и играл, до самого финала, а потом опустил бутылку.