– Говорил только, что вы съехали с катушек в Мадриде. – Кэдбери уселся за некрашеным сосновым столиком напротив плиты и с исполненным любовью сердцем наблюдал, как мисс Стикифут кладет по ложечке растворимого кофе в две глиняные кружки с психоделическим орнаментом.

– Вы что-нибудь знаете о дзэн? – спросила мисс Стикифут.

– Только что там есть коаны – нечто вроде загадок. На них дают бредовые ответы, потому что сами вопросы идиотские, например «зачем мы на земле?» и тому подобное. – Кэдбери надеялся, что все сказал правильно и Кэрол поймет, что он в самом деле кое-что знает о дзэн, как она предполагала в письме. Тут ему пришел в голову удачный дзэнский ответ на ее вопрос. – Дзэн – это целостная философская система, которая содержит вопросы ко всем ответам, существующим во вселенной. Например, если у вас есть ответ «да», в дзэн найдется подходящий вопрос, скажем, «Должны ли мы умереть, чтобы угодить Создателю, который любит губить свои творения?». Хотя, если подумать, точный вопрос будет звучать так: «Сидим ли мы на кухне и собираемся пить растворимый кофе?» Вы согласны? – Когда Кэрол не ответила, Кэдбери торопливо добавил: – На самом деле в дзэн можно ответить «да» на этот самый вопрос: «Вы согласны?» Вот вам и первая огромная ценность дзэн: он предлагает массу правильных вопросов практически к любому ответу.

– Ну и белиберда! – презрительно фыркнула мисс Стикифут.

Кэдбери почувствовал себя слегка уязвленным.

– Видите, я понимаю дзэн. А может, вы сами ни черта не смыслите в нем.

– Может, вы и правы. В том, что я не смыслю в дзэн. По правде говоря, я его совершенно не понимаю.

– Это настоящий дзэн, – заметил Кэдбери. – А я понимаю. И это тоже дзэн. Видите?

– Вот ваш кофе. – Поставив две полные дымящиеся кружки кофе на стол, мисс Стикифут села напротив. И улыбнулась. Улыбка показалась Кэдбери милой, легкой и нежной; это была трогательная, чуть застенчивая улыбка, с вопросительным блеском удивления и тревоги в глазах. У мисс Стикифут были прекрасные глаза, большие и темные; в жизни он не видел глаз прекраснее и был влюблен всем сердцем, а не только на словах.

– Как вам известно, я женат, – сказал он, прихлебывая кофе. – Но мы разъехались. И я строю хибарку у затоки, в укромном месте. Я говорю «хибарка», чтобы у вас не сложилось ложного представления, будто это хоромы, однако она очень добротная. Я мастер своего дела. Не подумайте, что я хвастаюсь, – это святая правда. Я знаю, что смогу позаботиться о нас обоих. Или мы можем поселиться тут. – Он обвел взглядом скромную квартирку мисс Стикифут. До чего красиво и со вкусом она обставлена! Ему тут нравилось – наконец на него снизошло умиротворение, и все тревоги куда-то улетучились. Впервые за долгие годы.

– У вас занятная аура, – сказала мисс Стикифут. – Такая мягкая, ворсистая и фиолетовая. Мне нравится. Впервые такую вижу. Вы не умеете мастерить модели поездов? По вашей ауре похоже, что умеете.

– Я умею почти все, – сказал Кэдбери. – Зубами, лапами, словами. Послушайте – это вам. – Он продекламировал свое четверостишие.

Мисс Стикифут внимательно смотрела на него.

– В ваших стихах, – сказала она, когда он закончил, – есть ву. «Ву» – это японское слово – или китайское? Означает это, как его… – Она раздраженно махнула рукой. – «Простота». Как на рисунках Пауля Клее. Правда, стихи довольно слабые.

– Я написал их, – обиженно пояснил Кэдбери, – когда греб вслед за плотом из табачных банок. Это была чистая импровизация, я могу сочинять лучше, когда сижу один в запертом кабинете за своим «Гермесом». Если Хильда не барабанит в дверь. Теперь видите, почему я ее ненавижу. Она настоящая садистка – всегда прерывает мою творческую работу, когда я плыву по затоке или обедаю. Одна только эта сторона моей семейной жизни объясняет, почему мне пришлось все бросить и искать вас. Рядом с такой девушкой, как вы, я смогу творить на совершенно новом уровне. Буду грести голубые фишки лопатой. Кроме того, мне не придется бежать от реальности к доктору Дриту, которого вы справедливо назвали главным тупицей.

– Голубые фишки, – скривившись, повторила мисс Стикифут. – Это и есть «новый уровень»? Похоже, у вас амбиции оптового торговца фруктами. Забудьте про голубые фишки; не уходите из-за них от жены – вы носите свои ценности с собой. Вы переняли все, чему она вас научила, и даже превзошли ее. Выберите новый путь, и я пойду с вами.

– Например, дзэн?

– Дзэн для вас игрушка. Если бы вы действительно понимали дзэн, то никогда бы не пришли сюда. В мире не существует идеальных людей, для вас или кого угодно. Я не сделаю вас счастливее, чем ваша жена, – вы носите свои страдания в себе.

– Отчасти с вами согласен, – отчасти согласился Кэдбери. – Но моя жена добавляет мне страданий. Может, с вами они бы не исчезли совсем, но стали бы менее тяжкими. Мне уже не может быть хуже, чем сейчас. По крайней мере, вы бы не выбрасывали мою пишущую машинку в окно, когда злились на меня, и вдобавок вы бы не злились на меня каждую секунду днем и ночью, как она. Вам не приходило это в голову? Намотайте себе на ус, как говорится в пословице.

Похоже, мисс Стикифут нашла объяснение резонным и кивнула в знак согласия.

– Хорошо, – сказала она, помолчав, и ее милые большие темные глаза внезапно просияли. – Давайте попробуем. Если вы прекратите свою навязчивую болтовню хоть на минуту – возможно, впервые в жизни, – я сделаю с вами и для вас то, чего вы никогда сами не сделаете, но что вам необходимо. Идет? Вы согласны?

– Вы заговорили загадками, – сказал Кэдбери с тревогой, удивлением – и растущим ужасом.

На его глазах мисс Стикифут начала преображаться. То, что до сих пор казалось ему воплощением красоты, от которой не отвести глаз, красоты как таковой, которую он предвкушал и представлял, растворилось и кануло в реку забвения, в прошлое, в пределы его сознания. Вместо этого возникло нечто новое, непостижимое, то, что никогда бы не родилось в его воображении. Это зрелище выходило за рамки самых смелых фантазий.

На месте мисс Стикифут появилось несколько девушек, вполне реалистичных, привлекательных, но в пределах разумного. Они значили для Кэдбери гораздо больше и представляли собой гораздо больше, потому что не были проявлениями его сбывшихся желаний, плодами его воображения. Первая, девушка восточного вида с длинными блестящими темными волосами, пристально и безучастно смотрела на Кэдбери живыми умными глазами, светящимися спокойным пониманием; его отражение в них было прозрачным и честным, без доброты, снисхождения и сочувствия – и все же в ее глазах угадывалась своего рода любовь: справедливая, без отторжения и неприязни, осознающая его несовершенство. Это была товарищеская любовь, сочетание рассудочной, беспристрастной оценки его и ее самой, и неразрывная связь между ними, построенная на взаимной слабости.

Вторая девушка улыбалась всепрощающе и сочувственно, не замечая в нем недостатков – никакие его качества, поступки и неудачи не могли ее разочаровать или поколебать уважение к нему, – и приглушенно светилась теплым, печальным и в то же время бесконечно чистым счастьем; это была его мать, неизменная, никогда не исчезающая, не бросающая и не забывающая мать, которая ни за что не лишит его своей защиты, своего надежного прикрытия, она согревала его, вселяла проблески надежды и новой жизни, когда он был почти раздавлен и уничтожен болью, неудачами и одиночеством… первая девушка была ему равной, как сестра; вторая – ласковой, сильной матерью, одновременно хрупкой и тревожной, но не подающей виду.

Рядом с ними стояла капризная, спесивая, вздорная девица, инфантильная, хорошенькая, но с неуловимым налетом порочности, с неидеальной кожей, в вычурной, не в меру блестящей блузке и слишком короткой юбке, с чересчур тонкими ногами, и все же привлекательная в своей незрелости. Она смотрела разочарованно, словно он ее подвел, обманул и всегда будет обманывать; тем не менее она смотрела требовательно, ненасытно, надеясь получить от него все, что пожелает – целый мир, луну с неба, что угодно, – и презрительно, потому что он не мог ей этого дать. Это его будущая дочь, понял он, которая в конце концов отвернется от него, в отличие от двух других, бросит с досадой и разочарованием, чтобы найти себя в другом, молодом мужчине. Она будет принадлежать ему лишь краткий миг и никогда не будет им довольна.